Тайга.инфо: Вы с большим трепетом относитесь к театральной студии в родном городе Тула, где воспиталось ваше отношение к будущей профессии. Как позже повлияла на это отношение академическая школа Щукинского института?
— Щукинская школа во всех смыслах уникальна. Кстати, мой педагог в тульской студии тоже был выпускником Щукинского института, что очень важно. Эта система складывалась на протяжении целого века. Конечно, она дала нам базу, основу представления о специальности, о театре, о различных взглядах на театр. Институт помог понять, что актер все-таки должен уметь перевоплощаться, меняться и, зная коридор своих ролей, пробовать расширять возможности.
Сейчас заметна тенденция такого существования на сцене, когда актер ничего не делает, не играет, а идет просто от себя, от своей органики. И вообще назначение режиссуры стало пониматься превратно и слишком однозначно: режиссер во главе процесса — и точка. Я не очень согласен с такой позицией, ведь в конечном счете режиссура через актера проявляется. И артист, умеющий работать в разных плоскостях театральных форм, профессионально богаче и нужнее режиссеру, чем тот, кто работает только от себя. Органика очень ограничена в своих пределах. Необходимо обладать уникальной органикой для того, чтобы, не меняясь, оставаться интересным зрителю. Но это, как правило, специфика, больше свойственная кино.
Тайга.инфо: Значит, вы не приветствуете, когда режиссер функционально располагает артистов в рамках четко выстроенной концепции?
— Не приветствую. Другое дело, иногда ленивый актер сам становится функцией, не желая проверять чего-то. Я не исключаю, что работа может быть авторской, концептуальной. Но при этом нельзя забывать про актера! Лично я всегда стараюсь придумать что-то, чтобы интересно было всем актерам — даже тем, у кого небольшие роли. В ГИТИСе был такой мастер — Михаил Михайлович Буткевич — работавший много с Анатолием Васильевым. Так вот он проповедовал идею, что даже самую маленькую эпизодическую роль нужно придумать настолько интересно, чтобы этот эпизодник изнутри не разлагал спектакль холодностью своего отношения: пришел функционально, посидел на скамейке и ушел. Он об этих ролях беспокоился, и я такой взгляд полностью разделяю.
Тайга.инфо: Расскажите, как вы попали в «СТУДИЮ. Project». По окончании института сразу появилось желание участвовать в независимом проекте, развивать новый театр?
— После выпуска я два с половиной года прослужил в театре «Et Cetera» под руководством Александра Калягина. Удалось поработать с очень серьезными мастерами: Робертом Стуруа, Адольфом Шапиро, Сергеем Грицаем. И в институте, и в театре получил очень ценный и разный опыт. Потом, в силу обстоятельств, ушел и стал вольным хлебопашцем — актером и режиссером сразу. И тут в моей жизни появилась «СТУДИЯ». Какими-то третьими путями на меня вышли и пригласили. Сначала как актера на ввод, но постепенно сотрудничество продолжилось.
Тайга.инфо: Чем это отличается от работы в обычном репертуарном театре? Ощущением большей свободы?
— Да, безусловно. Когда ты сам делаешь проект, продумываешь все, мастеришь декорации, в этом есть что-то особенное. «СТУДИЯ» мне напоминает прекрасные времена щукинского студенчества и ранний театральный период в Туле, когда я был еще любителем. А главное, любой студийный театр позволяет в таком малом формате занимать максимально людей. И даже работать по такому принципу, что сегодня ты выходишь, скажем, Гамлетом, а завтра — Форбинбрасом.
Тайга.инфо: А как вам кажется, в целом, современному актеру или режиссеру нужен «театр-дом» с семейными традициями, атмосферой, близостью людей? Или сейчас проще работать по европейским стандартам — на контрактной основе участвовать в разовых проектах?
— Я думаю, возможна и та, и другая схема. Многие театры вырастали из духа студийности. Та же «Таганка» молодая, «Современник». Часто какой-нибудь курс не хочет расставаться и организует театр. Мастерская Фоменко начинала как студия: маленькая сцена, маленький коллектив. В Петербурге — Мастерская Козлова, Небольшой драматический театр Эренбурга, примеров много. А потом им дают здание, набирается труппа, появляются спонсоры, и этот, по сути, курс превращается в репертуарный театр, который, безусловно, постепенно становится богаче, авторитетнее, красивее. Но вместе с этим что-то, несомненно, уходит, угасает. Превращаясь в рутину…
Тайга.инфо: Так рутинность — это ведь издержки ремесла.
— Да, но ведь «ремесло» совсем не плохое слово. Можно быть хорошим ремесленником, а можно — посредственным. Важно, чтобы ремесло не превращалось в междусобойчик, возникающий иногда в театре-доме, если он замыкается в приоритетах одного режиссера, одной эстетики. Качество работы снижается. Поэтому большинство театров — московских, да и не только — перешли в формат директорских. Есть наш театр-дом со своим худруком и своим зданием, где можно репетировать, отмечать дни рождения и полноценно жить. Но при этом время от времени директор приглашает на постановки других режиссеров. Такой подход дает возможность по-разному работать. Я вообще за ассимиляцию систем. А те, кто предлагает просто взять и свергнуть все школы, нивелируют профессию как таковую.
Тайга.инфо: Список ваших постановок не может не удивить разнородностью литературного материала, который вы брали за основу: «Антигона», «Дон Кихот», «Фрекен Жюли», «Звезды на утреннем небе», «Шукшин: один день из сельской жизни». Вам важно находиться в диалоге именно с классикой? Переосмыслять и, может быть, оспаривать традиции?
— Во многих из этих работ проявились еще давнишние, студенческие идеи, которые требовали своей реализации, потому что мозг уже начинал томиться. Что касается материала, я не сдерживаю себя никакими рамками. Мне нравятся разные авторы, разный язык. Как-то раз один профессор Щукинского института меня упрекнул, что я одним ключом взламываю всех драматургов. Предостерег от штампов и посоветовал, чтобы их избежать, работать с разными артистами и брать материал, полярно противоположный предыдущему. Мне кажется, это верный путь. Всегда стараюсь использовать разные ключи, при этом следовать авторскому стилю. А вообще, конечно, при выборе произведения меня волнует прежде всего тематика, а уже потом — стилистика.
Тайга.инфо: И какие темы вам близки?
— В «Антигоне», например, поднимаются вопросы фатума, бога. Мы немного изменили трактовку — получилась история по мотивам пьесы Жана Ануя. То есть уже наше толкование Ануя, который истолковал древний миф об Антигоне. «Дон Кихот» тоже привлек темой. Есть целое направление, изучающее этот образ через христологию. Только принципиальная разница в том, что Дон Кихот — воинствующий Христос, можно сказать. Мне кажется это очень любопытным.
Во «Фрекен Жюли» изначально понадобилась атмосфера, такая «полудекадентская» эстетика. Потом возникла идея представить все через сновидения. Этот ход подсказал сам автор. У Стриндберга есть пьеса «Игра снов», где все происходит во сне. И такая форма, безусловно, привлекает. Тема реального — нереального. Да и что такое вообще реальность? Где сон, а где явь?
Шукшин, в свою очередь, разбирается с верой и смыслом жизни — да у него еще и не такие вопросы задаются! На этом материале можно про разное поговорить: и про чудиков, и про любовь.
Тайга.инфо: Спектакли на такие непростые темы сочиняются легко, играючи, или необходимо каждую сцену как следует выстрадать?
— Да, это называется: «скажи шахтеру, как тебе сегодня трудно было на репетиции». Я лично всегда удовольствие получаю. Когда придумываю, планирую — все мучения приятные, творческие. Если партитура сложная, то сочиняю сразу на листе, чтобы актерам было легче, максимально готовлюсь, в голове все складываю. В общем, стараюсь не шаманствовать и не мучить исполнителей. «Шукшина» вот вообще легко и быстро сочинили.
Тайга.инфо: Давайте подробнее поговорим об этом спектакле, ведь именно его скоро увидит новосибирский зритель. По какому принципу происходил отбор рассказов, как выстраивалась драматургия спектакля?
— Я прочитал у Шукшина все, что было возможно, и долго мучился с выбором — в итоге от многих любопытных историй пришлось отказаться. Например, «Охота жить» — слишком развернутый, самостоятельный рассказ, который было трудно вписать в контекст, потому что он бы слишком доминировал. Другой критерий — локация. Мне нужно было, чтобы все происходило в одном пространстве, поэтому не брал сюжеты с городским местом действия. Кроме этого, избегал персонажей, с которыми возникает опасность сойти на штампы. Ну, например, как обычно показывают продавщицу шукшинскую — грудастая, с буклями, с говорком. И каждый раз так.
Я следил, чтобы рассказы не спорили друг с другом, сходились по градусу. Я сразу понимал, что возьму «Верую», на финал поставлю «Жил человек», комедийности внесет «Петька Краснов рассказывает». И еще обязательно нужен «Степка» — это, конечно, на разрыв и для зрителя, и для актера. Остальное постепенно добиралось. Там ведь есть цельные рассказы, а есть отрывки или мотивы. Они как-то связались интуитивно, решились этюдным методом, через который мы сочиняли спектакль.
Что касается общей конструкции, есть такая тенденция — ставить Шукшина отдельными, не связанными между собой новеллами. Одна прошла — затемнение — началась следующая. А мы придумали такой ход: поместить туда самого Шукшина. То есть он приезжает в родные Сростки и становится свидетелем сцен, которые потом опишет в рассказах. Мне кажется, это любопытно. И так ведь никто не делал, хотя Василий Макарович, несомненно, все эти сюжеты связывает, он же сам часть Сростков. Я решил, что текст из «Верую» должен произносить именно он, тогда ненужный пафос немного убавляется. Ведь в целом спектакль получился игровой, свободный, почти анекдотичный. И даже серьезные темы возникают без назиданий, без дидактики, в которые тоже легко скатиться.
Тайга.инфо: Существует мнение, что деревенская проза не в почете у современного читателя. И не только потому, что она сама исчезла как явление — миры Шукшина, Астафьева, Распутина, их события, персонажи со своей специфической рефлексией и попыткой самоидентификации тоже исчезли вместе с ушедшей эпохой. То есть ушел определенный тип сознания. Почему для разговора со зрителем вам понадобилась именно проза Шукшина, что особенное она высвечивает?
— Мне кажется, деревня в нашем случае — всего лишь контекст. Скамьи, лавки, заборы, оканья, гаканья — это просто среда. Вопросы, которыми задаются шукшинские герои, в сущности, не меняются. Рассказ про то, как муж принес жене сапожки, — трогательный, милый, и любой сентиментальный человек от такого расчувствуется. А когда герой жалуется, что у него тоска?.. Изначально была мысль сделать историю только про мужиков. В них скопилось столько энергии, силы в избытке, а девать ее некуда — отсюда тоска, желание морду кому-нибудь начистить, пойти выпить, церковь свалить. Разве это не близко сегодня мужикам? Взять любую сферу: интеллигентскую, заводскую, городскую, деревенскую — неважно, проблемы одни и те же. Просто все будут смотреть с разных позиций. А колорит может быть каким угодно: то, что ходят в портянках или тулупах — дело десятое. Откуда тоска и в чем вера — вот ключевые вопросы. Это тема, если угодно, Достоевского. Просто у него больше экзистенциальных мотивов, а образы и приемы на библии во многом завязаны, на противоборстве христоликих персонажей и тех, в ком нет Христа. И ведь Достоевского ценят во всем мире, в Европе любят. Почему тогда не могут любить Шукшина? У него ведь на самом деле очень сложные категории веры рассматриваются: кто-то верит в бога, кто-то — в жизнь.
Тайга.инфо: Вы считаете, современный столичный молодой человек понимает, отчего у деревенских чудиков душа болит, отчего они страдают?
— Ну да, вполне. К тому же на сцене они это обаятельно делают. Важна еще подача. Мы не можем прибивать хлеб к кресту, использовать такие метафоры, эти сильные приемы подходят прозаической ткани того же Достоевского. Но мы можем говорить об этом же, просто другим театральным языком. У меня в семье все деревенские: и отец, и мама. Хоть я сам родился в городе, но мне все равно ментально близки эти проблемы. И тем, кто с деревней не знаком, все будет понятно. Знаете, например, тема Великой Отечественной войны у всех где-то в подкорке сидит. Даже тот, кто о ней ничего не знает или читал немного в учебнике, ее чувствует. Она в крови, под кожей. Так и здесь: тоска, скука, маята русская понятна любому человеку.
