Классика на сцене зачастую привлекает массового зрителя воссозданием исторической атмосферы, возможностью совершить некую безопасную экскурсию в далекое прошлое, когда оживают люди других эпох и на наших глазах решают свои личные и общественные проблемы, хотя и связанные с вечными вопросами бытия, но нас напрямую не касающиеся и коснуться неспособные в силу временной удаленности. У такого театра есть свои преданные поклонники, чьи ожидания, безусловно, будут обмануты режиссером-постановщиком трагикомедии в двух действиях «Село Степанчиково» по повести Ф.М.Достоевского Алексеем Дорониным. Объясняя свою репертуарную политику, главный режиссер Орловского государственного академического театра имени И.С.Тургенева по поводу премьеры сказал следующее: «Задумка была - не просто показать такой тип, характер, порок, вывести не просто эдакого мелкопоместного товарища, а хотелось развернуть эту историю шире и глубже. В любом случае, мы всегда рассматриваем художественное произведение в контексте всех произведений автора и в контексте мировой истории, событий, которые уже прошли, свидетелем которых не был автор, но о которых знаем мы». В интервью на Радио России председатель правления Орловского отделения СТД России и исполнитель роли помещика Бахчеева Павел Легкобит в качестве главных особенностей спектакля также отметил его «прочтение».
Неизвестным образом появившееся властолюбивое ничтожество Фома Фомич Опискин (заслуженный артист России Николай Чупров) подчинил себе всех обитателей дома полковника Егора Ильича Ростанева (Сергей Аксиненко), умело манипулируя чувствами окружающих. Причина этого кроется, конечно же, в наглости, беспардонности приживальщика, умело играющего на струнах человеческих душ. Достоевский (Антон Карташев) лично дает исчерпывающую характеристику этому персонажу, чей тотальный контроль над жизненным укладом, соглядатайство, шантаж, угрозы, клевета, культивирование страха, боязни проступка делают атмосферу в доме невыносимой. Но есть и другие объяснения: это некая праздность и многолюдность, типичные для усадебной жизни. Данная атмосфера зримо воссоздана в драме Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино». И психологическое напряжение спектакля во многом зависит от приживалок (Наталья Ткаченко, Екатерина Аршинова, Екатерина Гусарова, Ирина Щеглова), родственников и знакомых, крепостных мужиков, тех самых обитателей села Степанчикова, в тексте повести сказано о «штабе приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и
проч.». Воцарение хитрого фаворита, безусловно, связано с самодурной, весьма энергичной хозяйкой дома, пресыщенной, утомленной однообразием сельской жизни, жаждущей покорности своим капризам, подобной старой барыне из «Муму» И.С.Тургенева. В спектакле это мать Ростанева, генеральша-вдова Крахоткина (народная артистка России Екатерина Карпова, заслуженная артистка России Татьяна Симоненко). Важна и психология антиподов главного героя, самого Ростанева, его дочери Саши (Елизавета Рыбянцова), племянника Сережи (Александр Аксиненко), гувернантки Насти (Татьяна Помаз, Евгения Дороничева), терзаемых внутренними противоречиями, переживаниями по поводу возраста, социального статуса, общественных приличий, невозможности переломить ситуацию. Их диалоги сентиментальны и тягучи, сами они склонны к самоедству и психологическому мазохизму, поэтому очень быстро перекладывают вину за все диссонансы на себя. Это хорошо подчеркивает эпизод с собранием сочинений Опискина в тёмно - алых переплетах, которые с трудом удерживает хозяин дома в момент очередного объяснения с Фомой.
Надо отметить, что цели домашнего тирана утилитарно малозначимы - ему нужно не богатство, а величие, власть над людьми, их помыслами, поступками, временем, желаниями, «непостижимое и бесчеловечно-деспотическое влияние». Как Ардальон Борисович Передонов из «Мелкого беса» Федора Сологуба мечтает о должности инспектора, так Опискин хочет, чтобы его величали Ваше Превосходительство. Этот ничем не заслуженный титул становится как бы его псевдонимом, а он, в свою очередь, - основой нового имиджа, социальной роли. Не случайно такое широкое распространение получили придуманные имена и фамилии в культуре и политике ХХ века.
Исторические последствия подобных «реинкарнаций» крайне печальны, о чем всеми художественными средствами нам сообщают режиссер и актеры. Мы помним, как в повести А.С.Пушкина «Капитанская дочка» преобразился оборванный казак-вожатый, назвавшись императором и заварив тот самый «бессмысленный и беспощадный» русский бунт: на площади в Белогорской крепости он уже одет в красный кафтан с галунами, на нем высокая соболья шапка с золотыми кистями. Опискина тоже облачают в алую шинель с чёрными эполетами, водружают на него шапку Мономаха, в руки вкладывают символы монаршей власти. Вчерашний недоучка, которого писатель упрекает в «грязном невежестве», сегодня заделался просветителем-диктатором: старик-камердинер Гаврила (Виктор Межевикин) должен заучивать французские фразы, мужики зубрить учебники по астрономии, а также труды самого Опискина. Такое псевдопросвещение возвеличивает его в собственных глазах, дает право читать мораль, вещать на философские темы. Инга Радова в статье «Не сотвори себе … тирана» отмечает: «Он перебирает очевидные истины и закосневшие моральные догмы, толкуя их поверхностно и всегда в свою пользу. Главная задача Фомы – утвердить свое моральное превосходство через унижение ближнего. Вот как «страдает за человечество» Фома: «Я кричу: дайте мне человека, чтоб я мог любить его, а мне суют Фалалея!.. Я не хочу Фалалея, я ненавижу Фалалея, я плюю на Фалалея, я раздавлю Фалалея, и, если б надо было выбирать, то я полюблю скорее Асмодея, чем Фалалея!» В то время как притворяющийся безумным бургомистр в «Драконе» у Евгения Шварца восклицает: «Люди… я сошел с ума! Люди, возлюбите друг друга!» («Орловский вестник», 02.02.2020)
Пространство сцены так же многомерно, как и качественный состав героев, еще более дистанцированных режиссером с помощью костюмов, атрибутики, поведения: Достоевский с высоты мудрости и здравого смысла с горечью взирает на деяния человеческие, но еще выше вознесся истукан, новый кумир, монумент Фоме, вытеснивший и заменивший собой образ храма, отменивший заповеди и ставший новым объектом поклонения. Внизу люди решают свои бытовые и любовные проблемы, а на серединном уровне ходят-бродят-митингуют-маршируют «народные массы», сбившись толпой или выровнявшись в строй, растянувшись гуськом или прикрывшись транспарантами. Ходят они теми же путями, что и ангел, что и Христос, но не блоковский, невидимый, невредимый от пуль, «в белом венчике из роз», а обреченный на страдания и смерть, в очередной раз принимающий на себя терновый венец, со свечой, которая никак не может разогнать мрак ни в умах, ни в душах, потому что бросилась в голову кровь от вседозволенности, застили глаза кумачовые флаги, опьянил, одурманил кровавый туман. И человек, имея в своем распоряжении мир великий и прекрасный, исполненный благодати и неисчерпаемых возможностей, загнал себя в прозрачную клетку-камеру-вагонетку, которая елозит туда-сюда по рельсам судьбы и истории.
В спектакле реальность смешивается с отчаянной фантасмагорией: естественные человеческие чувства и переживания, логичные мысли, слова и поступки сливаются с ужасающей символикой, в которой пугающе много предметов насилия: револьверов, ножей, винтовок. Во всем этом слышатся отголоски революций и войн, когда правда остается за тем, кто может взять ее силой оружия. Арсенал этот словно материализировался на сцене из литературы соцреализма. Он заставляет вспомнить и лирического героя В.В.Маяковского, восклицающего: «Тише, ораторы, ваше/ Слово, товарищ маузер», - и субтильного Левинсона из фадеевского «Разгрома», разрешающего самые острые конфликты с помощью оружия, и комиссара из «Оптимистической комедии» Вс.Вишневского, и сонмы героев, уверенно вершащих судьбы людей и мира. Не случайно М.А.Булгаков в «Роковых яйцах» среди немногих внешних особенностей Александра Семеновича Рокка подчеркивает «огромный старой конструкции пистолет маузер в желтой кобуре» и то, что «маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно». Происходящее в Степанчиково напоминает дурной сон, бред, который усугубляется тревожной музыкой, постоянным полумраком и затемнением, клубами дыма. Статья Марьяны Мищенко в интернет-издании Орел-регион, возможно, поэтому так и называлась «Ужас и трагедия обитателей села Степанчикова». Смещенная с фундамента логики и детерминизма реальность уходит то в сторону детской игры (узурпатора сажают на игрушечную лошадь, мужики колотят молотами по случайному гостю (Андрей Царьков), как деревянные медведи по наковальне, ангел играет на барабане, возможно, отсылая к маленькой поэме С.А.Есенина «Небесный барабанщик»), то в сторону пугающей пантомимы, изломанных танцев, нелепых стоп-кадров. Все словно под гипнозом, и не случайно Николай Чупров, исполнитель роли Фомы Фомича, говорит о своеобразной опасной секте в селе с таким умильным названием и вспоминает недавнюю власть над умами напористого Анатолия Кашпировского и тихого Алана Чумака. Но в спектакле нет никакой магии (хотя ореол таинственности окружает главного персонажа, а сам автор пишет: «Откуда он взялся – покрыто мраком неизвестности»). Но есть самообман, легковерность, наивная беззаботность героев и грозное предостережение зрителей от невнимания к собственной истории, что так часто отражалось в литературе и вошло в спектакль на уровне богатых аллюзий и многочисленных реминисценций.
Кандидат наук, доцент кафедры русской литературы ХХ-ХХI веков
и истории зарубежной литературы ОГУ имени И.С.Тургенева
Наталья Смоголь
